Графа "род занятий" / герои будних дней
Лиля Брайнис о первом уроке, школьных джунглях и авторитете учительницы
Пойти работать в школу – первое, что пришло мне в голову, когда я мысленно искала себе занятие, которое заставляло бы меня ежеминутно чувствовать себя живой. Учась в университете, я почти физически страдала от тотального отсутствия смысла: ни знакомые, ни преподаватели – никто не мог служить примером осознанного существования. Меня раздражала жизнь "вхолостую".
На философском факультете мы больше измышляли пустые абстракции о жизни, чем учились жить и чувствовать по-настоящему. Наверное, рассказывая о причине работы учительницей, правильнее было бы говорить об ощущении светлой миссии, о желании образовывать детей, но здесь вдруг возникает двойной смысл. "Образовывать" – это будто создавать, формировать чей-то образ, а не просто передавать знания. Правда, здесь же возникает и справедливый вопрос: а им-то, собственно, это зачем?
Звучит эгоистично, но я преподаю в школе, потому что благодаря этому постоянно нахожусь в состоянии поиска смысла.
В общей сложности у меня 210 учеников. 210 человек с собственным внутренним миром, проблемами, интересами и переживаниями. Как понять, зачем им нужен тот или иной предмет, то или иное знание, информация? Без ответа на этот вопрос невозможно выстроить настоящий познавательный процесс. Поэтому единственный возможный ответ, который я вижу, – понять зачем эта информация мне. Звучит эгоистично, но я преподаю в школе, потому что благодаря этому постоянно нахожусь в состоянии поиска смысла. Пока я не отвечу себе на вопрос, как мне это может пригодиться в жизни, я не могу идти к другим людям.
Школа – это жизнь, которая происходит здесь и сейчас. Нет никакого другого мгновения,
кроме мгновения урока. Пожалуй, это самое яркое ощущение,
которое я испытала, стоя у доски.
кроме мгновения урока. Пожалуй, это самое яркое ощущение,
которое я испытала, стоя у доски.
Сначала я не хотела работать в школе, в которой училась сама. Прямо рядом с моим домом находится гимназия, и я решила начать с нее. Оделась поприличнее и пошла к директору. На мой рассказ о себе, он вдруг спросил к какой религии я принадлежу. На мое недоумение в ответ он пояснил, что такие энтузиасты-волонтеры обычно являются очень религиозными. В любом случае, ставок для "молодых специалистов" (18 уроков в неделю для полноценной зарплаты с надбавкой) у них не было. Может, это действительно было так, а может, их смутило, что на тот момент мои волосы были длиной 5 мм и я была слишком молодым специалистом, так как до вручения диплома мне оставалась еще пара недель. Они взяли мои координаты и попросили подождать до конца августа. Наверное, на этом бы все и закончилось, если бы не классный руководитель из моей старой школы. Я приехала к нему в середине июня и рассказала, что хочу работать учительницей. Когда-то он сам закончил истфак МГУ, и я помню, что каждый его урок, когда я училась, был для меня настоящим открытием. Мы говорили о причинно-следственных связях, читали тексты исторических документов и обсуждали, например, почему народниками становились преимущественно студенты естественно-научных факультетов.
Он позвонил через несколько дней и сказал, чтобы я приходила в августе на окончательный разговор с директором. Думаю, что в моем приеме на работу решающую роль сыграло то, что я сама когда-то училась в этом лицее. Никому не нужно было заранее со мной знакомиться и проверять мою профпригодность. В течение четырех лет они видели, как я взрослею. Дома я никому не говорила о своей идее. Мама и так тяжело пережила мою лысую голову, которую ей пришлось добривать.
В нашей семье экономистов отношение ко мне как к чему-то странному и непонятному установилось еще со времен поступления на философский. Кажется, все надеялись, что после окончания университета я успокоюсь и начну заниматься нормальным делом. А тут я иду работать в школу. И неважно, что бабушка с дедушкой проработали учителями в течение 40 лет. Время тогда было другое.
Друзья, напротив, меня поддержали. Правда, для большинства из них, журналистов и архитекторов, работа учительницей было то же самое, что работа космонавтом. Совершенно из другого мира.
В ночь перед первым уроком меня охватил ужас. Я оказалась перед огромным количеством нерешенных вопросов. Во-первых, непонятно, как занять целых 45 минут урока. В 3 часа ночи я судорожно придумывала ход занятия.
Мне хотелось, чтобы с одной стороны урок был интерактивным, а с другой – познавательным. Без опыта найти баланс было трудно, поэтому я остановилась на том, что умела лучше всего, – на дискуссии. Во-вторых, сама мысль о том, что ко мне в 21 год будут обращаться по имени отчеству, казалась абсурдной. Конечно, мне бы хотелось оставаться Лилей, пусть и на "вы". Но я понимала, что "Лильмихална" – это теперь часть моей работы. В-третьих, надо было решить, что одеть. Ни о каких узких черных юбках и белых рубашках речи быть не могло. Волосы хоть и отросли за лето, все еще были очень короткими. В итоге я выбрала длинный комбинезон из танцевального магазина, черную водолазку и массу звенящих браслетов для отвлечения внимания.
Когда рано утром я приехала в лицей, ключа от положенного кабинета не было на месте. К тому моменту, когда я начала мысленно готовиться провести урок в коридоре, ключ отыскался. А вместе с ним нашлись и мои бывшие учительницы (а теперь – коллеги), которые настойчиво предлагали познакомить меня с учениками. Тогда я впервые в жизни повысила голос в школе, вежливо попросив их уйти. До сих пор помню несколько секунд в пустом классе перед звонком, потом дверь открылась и зашли ученики.
На самом деле, сложно было сказать только первое слово, потом всё как-то пошло само собой. Правда, я тогда не знала, что в тот день мне предстоит по крайней мере еще 3 первых урока. С каждым новым классом всё было как в первый раз. Сначала мы только смотрели друг на друга. Разница была в том, что они сидели за партами, а я стояла у доски и должна была говорить. Вот тогда-то я и прочувствовала по-настоящему, что на самом деле значит выражение "бесконечные секунды".
Bryan Station High School, girl's gym class, 1933.
Я представилась и рассказала о главном правиле моих уроков: для аттестации в четверти у каждого должно быть по три оценки. Поэтому мы будем писать самостоятельные работы, о которых я предупреждаю заранее. Нет, тетради я не собираю и мне все равно, какой ручкой вы пишите. Я села за учительский стол и задала придуманный дома вопрос для обсуждения. Повисла тишина.
Не то, чтобы я ждала лес рук, но вдруг оказалось невозможно управлять вниманием, сидя за столом. Без усилий я могла общаться только с теми, кто сидел за первыми партами, остальные просто выпадали. Пришлось встать. Кажется, садиться за стол на уроках я стала только в третьей четверти. В каждом классе всегда есть кто-то смелый, кто начинает отвечать, даже если ответ еще не до конца сформулирован и пока в голове только импульс. Нужно прощупать реакцию. За первым следует второй, и динамику не остановить. Когда спустя полгода ребята узнали, что это был мой первый урок, они очень удивились. Говорили, что никогда бы не подумали, хоть и понимали, что я достаточно молодая. Конечно, я ужасно гордилась собой, когда только начинала работать.
Мне казалось, что среди других учителей нет таких изобретательных и передовых. Самое поразительное открытие, которое я сделала, – школа отлично существовала до и будет не хуже существовать после моего появления.
В первоначальной эйфории я не выяснила величину зарплаты. Я сразу ввалилась в работу. В сентябре с восьмыми классами мы как раз начали изучать основы физиологии высшей нервной деятельности. На первом же уроке, посвященном отличию человека от животных, я столкнулась с серьезным мировоззренческим отпором: люди отказывались верить, что животные не думают. "Вы не понимаете, – говорили мне, – моя собака, да она лучше многих людей соображает! Вы знаете, как она еду находит?"
Мне нравились жаркие баталии, мне нравился процесс спора, но я понимала, что мне нужны факты, потому что формулировка "животные думают инстинктами" вряд ли будет звучать для них убедительно и понятно. Несколько ночей подряд я штудировала свои конспекты, искала знакомых с биофака, которые могли бы мне помочь разобраться и построить доходчивые объяснения. Результатом моих исследований стали две распечатки с выдержками из университетского учебника и описанием эксперимента И.П. Павлова.
А потом я узнала свою зарплату. Не то чтобы я ждала миллионов. Но 6 000 рублей за количество работы, которое я делала, меня ошарашили. Помню, как я сидела в кабинете между уроками и вдруг снова испытала ощущение тотальной бессмыслицы.
Chemistry lesson, High School, 1912.
Я подумала: "На самом деле никому нет дела до работы, которую я делаю". Ни ребятам (тогда мне уже хватало мозгов понимать, что ученикам в классе гораздо интереснее общаться друг с другом, писать в твиттер и ходить в старбакс, чем слушать объяснение, почему собаки не думают), ни государству. Единственный человек, которому это было надо, – была я. И я поняла, что останусь в школе до тех пор, пока буду чувствовать себя счастливой, до тех пор, пока буду ловить себя на том, что улыбаюсь во время придумывания заданий и проверки работ.
Основная задача учителя не в том, чтобы передавать информацию. Факты можно прочитать и в учебнике. Поразительное открытие, которое я сделала почти сразу, – имеет значение не сама информация, а форма, в которой ты ее подаешь. Какими бы интересными (на мой взгляд) ни были мысли и тексты, они не сработают, если форма плоха и не интерактивна.
Но как вести обсуждение, чтобы не превратить урок в балаган? Как регулировать тембр голоса и реакции? Что делать, если на последней парте откровенно играют в iPad или списывают следующий урок?
Побеждает тот, кто умеет быстро и адекватно реагировать на происходящее здесь и сейчас. Наверное, держать внимание класса – то же самое, что балансировать на канате. Бывают минуты, когда я вижу, как взгляды сосредоточены на мне и глаза светятся пониманием. А бывает, я кожей ощущаю вокруг себя вакуум, интеллектуальную пустоту. С таким же успехом, я могу читать лекцию в вагоне метро. И вот я что-то рассказываю у доски, а ребята в этот момент гораздо больше заняты решением своих собственных проблем. И так внимание может собираться и рассыпаться несколько раз за урок.
Побеждает тот, кто умеет быстро и адекватно реагировать на происходящее здесь и сейчас. Наверное, держать внимание класса – то же самое, что балансировать на канате. Бывают минуты, когда я вижу, как взгляды сосредоточены на мне и глаза светятся пониманием. А бывает, я кожей ощущаю вокруг себя вакуум, интеллектуальную пустоту. С таким же успехом, я могу читать лекцию в вагоне метро. И вот я что-то рассказываю у доски, а ребята в этот момент гораздо больше заняты решением своих собственных проблем. И так внимание может собираться и рассыпаться несколько раз за урок.
Не хочется признавать, но это так: в 90% случаев их концентрация и включенность зависит от моих усилий.
Не хочется признавать, но это так: в 90% случаев их концентрация и включенность зависит от моих усилий. А я далеко не всегда умею их применять. Пока утешаю себя тем, что это должно прийти с опытом. По крайней мере, так говорят. Я обратила внимание, что внимание полностью концентрируется каждый раз, когда я рассказываю конкретные факты из современной российской жизни. На прошлой неделе например в 9-х классах зашел разговор о минимальном размере оплаты труда. Когда я рассказывала, что до 1 июня 2011 года МРОТ составит 4 330 рублей, а с учетом 13% налога и все 3 800, даже те, кто обычно не слушает, оторвались от своих мобильных телефонов. У всех на лицах читался только один вопрос: "КАК?! Как можно прожить на эти деньги?"
Возмутители спокойствия.
Что касается «возмутителей спокойствия», то тут стратегии поведения варьируются от класса к классу. Иногда мне кажется, я смотрю программу «В мире животных», так сильно некоторые напоминают обитателей джунглей. Один класс в случае опасности (например, самостоятельной или контрольной работы) ведёт себя точно, как стадо слонов: те, кто посильнее мобилизуются и занимают оборонительную позицию поближе к учителю, а те, кто послабее, прячутся за их спинами и успевают все списать. Или спокойно проводят урок, выясняя между собой отношения: ссорятся-мирятся, обсуждают кто на кого посмотрел, что это значит и какой вопрос на formspring вчера К. задала В.
Еще один класс напоминает стаю молодых обезьянок, в которой пока не выделился лидер. Мальчики все время задирают друг друга, выясняя, кто круче. Иногда очень резко передразнивают и высмеивают друг друга через весь класс. Нарушают спокойствие больше всего те, кому не хватает внимания. Те, кто пытается установить свой статус в группе. Не то, чтобы это были злые ребята. Но несколько раз мне бывало очень неприятно. Когда я вдруг понимала, что стою посреди класса, где все заняты собственными делами: списыванием, общением, чтением книг, рисованием – всем чем угодно, кроме обществознания.
Как спасать положение? Как привлечь внимание? Стучать указкой по столу? Кричать? Падать в обморок? Выйти? И хотя ни один из этих способов я не применяю, вопрос для меня так и не решен до конца. У меня нет какой-то одной четкой стратегии. Наверное, все дело в авторитете, который нужно завоевывать. Пока я, наверное, не умею это делать. Поэтому каждый раз, когда начинается балаган и провокация: комментарии через весь класс, выкрики, замечания, – я стараюсь резко и жестко осаживать. Могу громко хлопнуть по столу рукой и потратить несколько минут на угрозы. Один раз я была искренне поражена, когда угрозой для них стало обещание прекратить рассказывать про то, как дефицит товара влияет на рост цен на примере ситуации с гречкой летом 2010 года. Просто нельзя забывать, что они еще дети, не самая мотивированная и подготовленная аудитория. К тому же, это всегда вопрос личного отношения.
Еще один класс напоминает стаю молодых обезьянок, в которой пока не выделился лидер. Мальчики все время задирают друг друга, выясняя, кто круче. Иногда очень резко передразнивают и высмеивают друг друга через весь класс. Нарушают спокойствие больше всего те, кому не хватает внимания. Те, кто пытается установить свой статус в группе. Не то, чтобы это были злые ребята. Но несколько раз мне бывало очень неприятно. Когда я вдруг понимала, что стою посреди класса, где все заняты собственными делами: списыванием, общением, чтением книг, рисованием – всем чем угодно, кроме обществознания.
Как спасать положение? Как привлечь внимание? Стучать указкой по столу? Кричать? Падать в обморок? Выйти? И хотя ни один из этих способов я не применяю, вопрос для меня так и не решен до конца. У меня нет какой-то одной четкой стратегии. Наверное, все дело в авторитете, который нужно завоевывать. Пока я, наверное, не умею это делать. Поэтому каждый раз, когда начинается балаган и провокация: комментарии через весь класс, выкрики, замечания, – я стараюсь резко и жестко осаживать. Могу громко хлопнуть по столу рукой и потратить несколько минут на угрозы. Один раз я была искренне поражена, когда угрозой для них стало обещание прекратить рассказывать про то, как дефицит товара влияет на рост цен на примере ситуации с гречкой летом 2010 года. Просто нельзя забывать, что они еще дети, не самая мотивированная и подготовленная аудитория. К тому же, это всегда вопрос личного отношения.
За год работы я меньше всего продвинулась в понимании дистанции между собой и ими. Я чувствую, что ребята воспринимают меня иначе, чем других, более взрослых учителей. Еще бы, ведь я одеваюсь так же, как они, и подпеваю их музыке. Поэтому на всякий случай, я предпочитаю держаться подальше от любых более доверительных отношений, чем это позволяет формат урока.
В вопросах личного характера ребята куда сильнее привязаны к своим классным руководителям, вне зависимости от пола и возраста последних. Обсуждают изменения «Вконтакте», общие симпатии/антипатии, технику и насущные школьные проблемы. Классные руководители почти всегда в школе. У них можно попить чай, с ними можно провести перемену, а также зайти в Интернет и выяснить последние административные новости. Наверное, им было бы комфортнее обсудить свои проблемы со мной, если бы я была в школе постоянно. Но поскольку я бываю там два раза в неделю и веду у них только один урок, у нас нет располагающих обстоятельств, чтобы установить более тесный контакт, чем на уроке. Честно говоря, я и не рвусь особенно. Дистанция – это единственное, что меня спасает в классе. Пока есть дистанция – я чувствую себя защищенной. Конечно, ребята пытаются ее нарушить: начиная от исследования моих страниц в социальных сетях и заканчивая чтением моих статей про школу на «Теориях и практиках». Сначала все поголовно пытались добавить меня в друзья Вконтакте, потом обиженно спрашивали, почему я этого не делаю.
Мир тесен и на страницах старших братьев и сестер они как-то нашли видеоролик, где в 2006 году я предстала в образе Ангелины Вагиновны, заведующей сектором в РАН. Мне было 18 лет и мы с моей лучшей подругой веселились у меня дома. Спустя 4 года девочки из 8 и 9 классов переживали культурный шок: 1) у учительницы есть личная жизнь 2) учительница иногда веселится так же, как они. Комментарии в основном были неодобрительные. Действительно, как это учительница может позволить себе такими глупостями заниматься?
Lawrence Lions High School Football, LIFE archive.
Другое дело – обсудить со мной политические или социальные вопросы, то, о чем они читают в Интернете или смотрят по телевизору. На других уроках у них редко возникает возможность обсудить актуальные проблемы. А меня они часто спрашивают, что я думаю про терракты, землетрясение в Японии, Манежку. Или например, когда мы читаем текст Конституции, где написано, что Россия – правовое государство, а потом читаем определение правового государства, меня спрашивают, почему в нашей стране его нет, хотя написано, что должно быть. Я очень стараюсь быть объективной. Может, у меня пока это не всегда получается из-за излишней эмоциональности.
Я рассказываю, что изменения не происходят быстро и привожу в пример историю Мартина Лютера Кинга, которого убили через 5 лет после его знаменитой речи о мечте, но через 60 лет президентом Америки стал черный. И уж точно качество любых изменений в первую очередь будет зависеть от нас. От тех, кто сейчас сидит в этом классе. А результатом таких обсуждения стали первые жалобы от родителей. Одна мама пришла и сказала, что ей не нравится, как учитель обществознания говорит на уроках про отсутствие в нашей стране гражданского общества и правового государства. А в довершении ко всему ребенок приходит домой после уроков и спрашивает, кто такой Ходорковский. Если не считать этого случая, я еще ни разу не встречалась с родителями.
Учитель не должен быть непогрешимым авторитетом. Собственно, зачем? Это может быть необходимо только в том случае, если учитель никак иначе не может заставить ученика слушать. Правда, здесь возникает другая проблема. Многие ученики сами ждут от учителя непогрешимости. И порой сами наказывают его за любую ошибку или незнание. Мне почему-то кажется, что это что-то, свойственное современной российской культуре.
Учитель – это в первую очередь человек. Как и любой человек, он может испытывать чувства и эмоции, может совершать ошибки и чего-то не знать. Это нормально. Я не испытываю угрызений совести, когда мне задают вопрос, а я не знаю, как на него ответить. Я честно говорю, что это нужно уточнить. Школа давно перестала быть единственным источником знаний.
Girl high school gymnastics, 1893.
На мой взгляд, учитель в первую очередь должен быть примером ответственного отношения к жизни. Причем в первую очередь к своей собственной жизни, а не к жизни окружающих людей. Нельзя учить одним истинам, а на практике следовать другим.
Именно поэтому я стою на позициях гуманистической педагогики, направления, ориентирующегося на свободный выбор и личный интерес участников – как учителей, так и учеников. С одной стороны, это проявляется в отношении к людям. Ученики – не пассивные запоминающие устройства. У каждого из них есть свои особенности. И если кому-то тяжело делать домашние задания, то можно выполнять работы на уроке, не отказываясь от работы целиком, а просто подбирая нужную форму.
С другой стороны, это задания, где заранее нет правильного ответа. Моделируется ситуация, на которую можно посмотреть по-разному и в зависимости от этого аргументировать свою точку зрения. Я стараюсь уходить от абстрактных формулировок из учебника. Каждый раз, когда при ответе на вопрос, кто-то их повторяет, я обязательно задаю уточняющий вопрос о том, что именно это значит. К сожалению, пока мало кто понимает, о чем говорит. Наверное, я в восьмом классе тоже плохо понимала и думала, что ко мне придираются. Те, кто не хочет думать, агрессивно выдавливают из себя: «Я не знаю». А после моих объяснений обиженно бурчат: «Ну я то же самое же сказал».
Я думаю, что лицей не был бы лицеем, со всеми возможными экспериментами, школьным радио и киноклубом, если бы не директор. Он, правда, очень крутой. Еще когда я училась, для нас были организованы дополнительные курсы по выбору: санскрит, философия, риторики. Сейчас у нас на стенах висят картины Шиле, Климта, Миро и Пикассо. У каждого ученика есть свой шкафчик, и мы сортируем бумагу. А для учителей в школе работает группа Playback театра. Так что пока единственный конфликт с администрацией, который у меня был, – это разрисованные парты в кабинете завуча после моего урока.
Все понимают, что в школьном образовании грядут большие перемены. Реформаторы пока сами до конца не продумали все детали, но общая концепция уже определилась. Школа должна стать эффективной и массовой. То есть школа должна перестать пожирать просто так массу ресурсов, а наоборот, должна начать использовать человеческие и материальные ресурсы эффективно. Например, надо перестать увеличивать постоянно зарплату учителям, т.к. "когда учителю английского языка повышают зарплату в два раза, он не перестает заниматься подработкой и не начинает внимательнее относиться к потребностям школы. Наоборот, любая дополнительная нагрузка становится для него проблемой, так как удивительно мало стоит на фоне остальной зарплаты"
Что же касается массовой школы, то это проблема, которая назрела уже давно. Проблема, про которую все постоянно говорят: «Зачем мне эта физика?», «Кто придумал, что надо учить биологию?», «Где мне пригодится химия?» Конечно, ведь российская школьная система была сформирована еще в 30-х годах ХХ века, на основе реформы образования Александра III и созданных им реальных училищ и классических гимназий. А та система не предполагала обязательного среднего образования для каждого гражданина страны. И учились тогда очень мотивированные дети.
При этом школьная программа и от учителя требует знаний и понимания на одинаково высоком для всех уровне. Это уже никому не нужно.
На мой взгляд, реформы следуют за ситуацией, которая и так уже присутствует в школе. Просто в непроявленных и измененных формах. Гуманитарии тратят время на подготовку к экзамену по математике, созданному для среднего ученика. А кто такой "средний ученик"? Недавно прочитала в Esquire: "…среднее находится далеко от середины. Большинство людей показывают результат меньше среднего. У экономистов есть шутка: "Когда Билл Гейтс заходит в бар, то все его посетители становятся, в среднем, миллионерами". То есть получается, что как раз большинство детей не может преодолеть планку "среднего" вообще на всех предметах, как этого сейчас требует школа. Так зачем пичкать людей ненужной информацией, отнимая их время от того, что им могло бы быть действительно интересно? Так пусть человек сам выбирает, что и на каком уровне он хочет знать и потом сдавать.
Mrs. Mary Spangler teaching a boys' class in nutrition at Woodrow Wilson High School, 1943.
У европейских и американских коллег есть то, чего нет у нас, – колоссальное количество исследований применяющихся техник и механизмов. Люди потратили несколько лет и много миллионов долларов, чтобы выяснить, как лучше учить детей, в какой атмосфере знанию усваиваются лучше и как эффективнее наладить работу учителя.
Мне про это объяснял М.Г. Мокринский, наш директор: "Модели эффективности работают по-разному. Финская модель предполагает, что для работы в школах нужно привлекать 10-15% лучших мозгов поколения. Причем делать это нужно, опираясь на высокий культурный статус профессии и на социальные гарантии. Идея не в том, чтобы повышать учительскую зарплату, учитывая выслугу лет. Наоборот деньги нужно сразу давать молодым учителям, чтобы они могли создать семью, заплатить первый взнос за дом и купить машину. Тогда получается, что к человеку сразу и относятся хорошо, и он на первых же шагах получает возможность нормально жить и творчески реализовываться. Ведь когда работа перестает быть рутиной, хочется реализовывать самые разные проекты!" Да, любой, кто будет поддерживать реформу, должен будет справляться с непониманием и недоверием окружающих. Вообще, я верю, что все будет хорошо. Рано или поздно. Так или иначе.
Специальный проект
стратегического и креативного агентства
Limonero y Granado
© 2011-2019 All Right Reserved
